ОБ АРТИСТАХ

Актер – профессия жертвенная. Только раньше достоинство ее было в том, что артист мог выйти на сцену с высокой температурой (Андрей Миронов дочитывал монолог Фигаро в бессознательном состоянии и умер на сцене), а теперь вся суть достоинства актера сводится к тому, чтобы из-за него отменили спектакль и 800 человек, с трудом купивших билеты, остались ни с чем. Многие, кого журналисты поспешили окрестить звездами, считают ниже своего достоинства сыграть небольшую роль, не говоря уже об эпизоде. Им подавай даже не главные, а только заглавные роли! А как же быть с Чаплиным, делавшим гениальными крошечные эпизоды? Как быть с Фаиной Григорьевной Раневской, которая из маленькой роли могла сотворить волшебство? В этом смысле театр, как я его понимаю, умирает. У артистов поменялись приоритеты. Однажды наш актер отменил спектакль, сказавшись больным, а на самом деле играл антрепризу на соседней улице. Понятно, что на следующий же день он был уволен. Но я в таких случаях впадаю в отчаяние, мне становится стыдно за профессию.

Меня много раз упрекали в том, что у меня есть любимчики. А я этого и не скрываю. Один из них – Костя Райкин. Сейчас он главный режиссер «Сатирикона», я же обожаю его с тех пор, как он пришел в «Современник» из Щукинского училища и таскал мебель в товстоноговском «Балалайкине». Костя делал это так, что от него глаз нельзя было оторвать.

Конечно, любой режиссер – обидчик. Думаю, не обиженных на меня просто нет. Не все одинаково одарены, но ни один артист с этим не согласится. Никто не подумает про себя, что он менее талантлив, чем, скажем, Неелова или Кваша. Проще сказать: «Ну, конечно, этой (этому) просто повезло!..»

О ЕФРЕМОВЕ

Олег Николаевич Ефремов был и остается моим учителем, человеком, создавшим не только этот дом под названием «Современник», но и всех нас, его «жителей». Он бывал жестким, даже жестоким, частенько использовал ненормативную лексику. Но я не могла ни гневаться, ни обижаться на него. Обычно это бывал секундный укол в сердце, а уже следующая мысль: да нет, это не Ефремов, это кто-то вместо него... В «Крутом маршруте», который я ставила, есть персонаж – маленькая Аня. Ей уже дали срок, она сидит в тюрьме, но по-прежнему считает: нет, это не Сталин, это другие... Так же, видимо, думала и я. Ефремов до сих пор для меня отец и учитель.

О ЗРИТЕЛЯХ

Отношение людей ко мне иногда потрясает. Может, у меня занижена самооценка, но я не раз задавала себе вопрос: «Почему?..» Когда-то после одного нашего спектакля Зиновий Гердт сказал замечательные слова, которые мне неловко сейчас повторять: «Есть два места, где вас никогда не обманут. Это консерватория и «Современник». Мне было очень приятно. Пожалуй, это самое ценное в нашем театре – то, что мы никогда не врали. Даже когда не могли сказать всю правду до конца; даже когда что-то не получалось... Не обманывали никогда. Отсюда, видно, это доверие, как теперь говорят, к брэнду. Люди доверяют «Современнику». И большей награды не надо.

Минувшей зимой со мной произошел случай. Я ехала в Переделкино и не знала, где новый въезд в Дом литератора. Было очень холодно, намело много снега. Впереди шел, согнувшись, какой-то мужчина, я видела только его спину. Попросила водителя остановиться, чтобы спросить дорогу. «Извините, пожалуйста...» Договорить не успела. Мужчина обернулся на голос, вытащив из-под стекла мою руку, стал целовать ее и говорить невероятно приятные слова. Потом бухнулся в снег на колени... От смущения я не знала, куда себя деть. Не скрою, было приятно. Но подобные проявления эмоций я отношу не к себе, а к «Современнику». Это в молодости после нескольких фильмов, где я играла часто не пойми кого, ко мне подходили люди и, улыбаясь, говорили: «Ой, здрасьте! Мы вас узнали! Вы в таком-то фильме рыбу продавали...» А я не все картины со своим участием видела, и слышать эти комплименты было не очень приятно. Вот когда меня уже стали приветствовать как человека театра, как Галину Волчек, имеющую, так сказать, отношение к «Современнику», я стала испытывать удовольствие.

Я получаю много писем и записок от зрителей. Некоторые трогают до глубины души, я стараюсь познакомиться с людьми. Так было и со студенткой Бауманки, решившей поделиться впечатлениями от спектакля. Она не просто сыпала комплиментами, но сделала серьезный анализ постановки. Теперь это уже совсем взрослая женщина, которая по-прежнему любит «Современник». Но только недавно она рассказала мне фантастическую историю, произошедшую много лет назад. Оказывается, в 70-е годы существовали не просто театральные фанаты, а целая, как сказали бы сейчас, театральная мафия студентов. Ничего общего с нынешними мафиями она, конечно, не имела. Ребята продавали и обменивали билеты, причем у каждого спектакля была своя цена. За один билет на «Таганку», скажем, можно было получить два в «Современник», и наоборот – на некоторые спектакли в наш театр полагалось два на «Таганку». Однажды даже произошла чудовищная драка бауманцев (они «держали» «Современник») и, кажется, студентов университета, которые пришли в день продажи билетов в наш театр и решили подвинуть тех, кто честно отстоял в очереди две ночи, отмечая номера на ладошках! Была дикая драка. «Но наши победили!» – с гордостью говорила мне бывшая студентка Бауманки. И укорила меня тем, что я не рассказала Марине Райкиной, написавшей обо мне книгу, эту историю. А я о ней даже не знала.

Сейчас билетная мафия совсем другая. Всех этих людей мы знаем в лицо. И самое жуткое не то, что они перепродают билеты, но то, что, если билеты не раскуплены, торгаши не снижают цену, а рвут их и выбрасывают в урну. Значит, теоретически в зале могут быть свободные места. К счастью (стучу по дереву), у нас всегда есть желающие попасть на спектакль, так что кресла не пустуют. При этом я не хотела бы, чтобы «Современник» был театром для всех, чтобы приходили желающие скоротать время в морозный день. Забить зал таким зрителем, думаю, не желает ни один руководитель театра. Для меня самый большой успех не просто аплодисменты, а их особая энергетика. Зрители могут долго и бурно хлопать, но это не доставит мне той радости, которую я получу от тишины, которую сама для себя называю активной. Это пауза, от которой замирает сердце...

О ВАЙДЕ

Анджея Вайду я знаю много лет, бывала с ним в разных ситуациях и могу сказать: это фантастический, тонкий, душевный человек, в котором, несмотря на всемирное признание, нет ни грана снобизма.

Когда в этом году он ставил в нашем театре «Бесов», мы, смеясь, вспоминали одну нашу встречу много лет назад. Я тогда поменяла квартиру, номер телефона, «Современник» переехал в здание на Чистых прудах, и мы потеряли друг друга из виду. Но однажды вечером кто-то из сотрудников театра влетел ко мне в кабинет с выпученными глазами: «Вас Вайда к телефону...» В ту же минуту я подбежала к трубке и услышала странный голос Анджея: «Галя, здравствуй. Я буду в гостинице «Москва» до семи часов. Ты можешь приехать?» Он еще спрашивает! Конечно! Я швырнула трубку и помчалась на Охотный Ряд, даже не спросив, в каком номере он остановился. Потом выяснилось, это было не нужно. У подъезда гостиницы меня встретил человек, который сначала проводил к лифту, потом в номер Анджея и оставался там все время, пока мы с Вайдой беседовали. Хотя душевной беседой старых друзей это было назвать сложно. Анджей был невероятно возбужден, разговаривали мы нервно, неестественно. Если б так играли на сцене, про нас сказали бы: «Фальшивят, не попадают в партнера». Представьте себе диалог: «Галя, как у тебя дела?» – «Хорошо, Анджей. А у тебя как?» Ужас! Бред! Только в самом конце, когда человек, присутствовавший при разговоре, попросил закругляться, Анджей обнял меня и успел шепнуть: «Ты не представляешь, что мне стоило найти тебя». В тот день в Москве он спрашивал у всех мой телефон, все отказывали, и только Алексей Владимирович Баталов, которого Анджей встретил на «Мосфильме», дал ему мой номер.

Анджей для меня – словно отдельно существующая планета. Он – особенный человек. Настоящий. Помню, Володя Высоцкий первый раз отправился на машине во Францию. Ехать предстояло через Польшу. Он еще не был знаком с Вайдой, но, зная, что у меня с ним теплые, дружеские отношения, попросил: «Может, позвонишь ему или передашь со мной записку? Мало ли что, первый раз еду на машине, вдруг сломается... Ну и накаркал: действительно возникли проблемы. Так, представляете, Вайда бросил все дела, организовал ремонт и, кажется, даже заплатил за него. И все это – ради незнакомого ему тогда человека!

О СЕБЕ

Я не считаю себя несчастной или ущемленной в чем-то. Во многом мне в жизни везло, и я благодарна Богу за то, что есть. В депрессии не впадаю, это вообще не мое слово. Разве что свой голос не люблю, он кажется мне ужасным. Когда звоню, чтобы вызвать такси или в справочную, стараюсь, насколько могу, повысить его. Но все равно узнают, говорят: «Ваш голос ни с каким другим не спутаешь». А я чувствую себя неловко. Я вообще очень стеснительный человек. Даже курить начала от стеснения. Я не умею и ненавижу притворяться. Если человек мне несимпатичен, кем бы он ни был, поддерживать отношения не стану.

Многие почему-то считают, что у меня тяжелый характер. А по-моему, это надуманно. Когда-то, уже будучи главрежем «Современника», я снималась в Ленинграде в картине Виталия Мельникова «Уникум». Начали работать – Мельников не сводит с меня глаз. Естественно, я стала думать, что что-то не так. Потом не выдержала: «Почему вы на меня так странно смотрите?» Он улыбнулся: «Меня вами страшно пугали! Знакомые чуть ли не пальцем у виска крутили: «С ума сошел! Зачем ты ее берешь? Она сейчас главный режиссер, приедет – будет режиссировать...» А вы ведете себя как первоклассница».

Я давно не выходила на сцену и во многом потеряла для себя актерскую профессию. Чтобы руководить театром, надо похоронить свое актерское сознание, забыть, что ты артистка. Правда, сейчас мы строим другую сцену, малую. Она будет моложе основной на 48 лет, но главный принцип «Современника» как психологического театра останется. И может, там я еще что-то сыграю...

источник: http://litsasovsek.ru